Половой вопрос
Культурные фреймворки конструируют субъектность людей, которыми управляют, не через навязывание мнений или идей. Они определяют круг вопросов, которые в принципе могут быть поставлены, задают рамки мышления. Это делает управляемого тем, кого волнуют определенные темы. Недостаточный интерес к нужным или излишний к ненужным превращают его в маргинала.
Если говорить конкретно про фреймворк модерна, то его невротическая субъектность была сформирована в 19 веке тремя великими вопросами: трудовым, национальным и половым.
На ранних этапах главным вопросом был трудовой. Государства делали пролетариев из крестьян, подключая их к массовому производству и связанные с ним общественные организации типа профсоюзов и рабочих партий. Для создания глобальной общности нужно было проблематизировать фабричный труд и статуса человека в нем. Чтобы обезличенные команды, распространяемые через СМИ, доходили до людей, их нужно было погрузить в соответствующую проблематику: 8-часовой рабочий день, социальное обеспечение, детский труд.
Пролетарий - это крестьянин, задающийся трудовым вопросом, имеющий то или иное мнение по его поводу, и выстраивающий социальные стратегии согласно ему. При этом, конкретные мнения (разбитые на правую и левую группы) были не так важны, как их наличие в принципе. Проблемой было его неизбежное замыкание на реальный менеджмент. Это превращало трудовой вопрос в минное поле: один неверный шаг и вот уже разгорается всеобщая забастовка.
На этих минах подорвалось не одно государство, остальные понимали опасность, и старались минимизировать обращение к нему. В итоге государства отказались от трудового вопроса, как только получили такую возможность - когда человек модерна стал главенствующим социальным типом, а население забыло, что можно жить вне государства. После этого работа (и отношения конкретного человека к ней) стала личным, а не общественным делом.
Национальный вопрос, как бы странно это ни звучало, был второстепенным по сравнению с трудовым. В первую очередь он был инструментом внешней политики и использовался для конструирования субъектности у меньшинств, не имеющих своего государства. Конечно, эту технологию использовали не для того, чтобы порадовать микро-этносы, а чтобы разрушить империи, в которых они жили. Основным результатом ее применения стало формирование современного постколониального мира, в основном состоящего из новых стран, для которых были сформированы новые национальные идентичности. Свидетельством этого может быть местечковый ультра-национализм молодых государств: прибалтийских, южно-азиатских или африканских.
Использование нацвопроса в управлении базовым населением великих держав - это либо вызванная чрезвычайной ситуацией мера, либо достаточно мягкий и практически незаметный для обывателя фон бытовой жизни, состоящий из народных сказок и традиционных праздничных блюд. В первом случае накачка национального вопроса всегда временное явление - государства боятся излишне часто и долго давить на национализм основного населения, потому что это, как и в случае с классовым вопросом, может привести к социальному взрыву. Во втором - она слишком пассивна и инерционна, что делает ее негодной для оперативного управления.
Это делает главным вопросом с т.з. идеологии и медиа - половой. По сравнению с трудовым и национальным он безопасен, что и определило его привилегированный медийный статус. “Могут ли женщины носить штаны”, “можно ли продавать неприличные картинки”, “нужен ли рецепт врача для покупки контрацептивов” - даже в 19 веке про это говорили чаще, чем про 8-часовой рабочий день. Это неудивительно, ведь в создаваемом половым вопросом пространстве проблематизации сложно накосячить, доведя ситуацию до забастовки на железных дорогах или этнических чисток. Максимум - до выступлений женщин, которых, скорей всего, не поддержат даже их собственные мужья и отцы.
При этом, половой вопрос прост и автоматически вызывает интерес, потому что замкнут на биологию напрямую, даже более непосредственно, чем этничность. Он не требует сложных рассуждений и формирования определенной картины мира для того, чтобы им задаться. У любого человека есть по нему мнение. Все что нужно - направить интерес в нужном русле. Чрезмерное использование полового вопроса в качестве главного сделало общество модерна - обществом полового невроза. Поэтому психоанализ фокусирует на половых проблемах - анализировать человека той эпохи было проще всего в этом контексте.
Три великих вопроса испытали ожидаемые метаморфозы в середине 20 века, когда государства запустили контркультурный фреймворк, чтобы заменить модерновый. Общество разделилось на множество необязательных фандомов, чья главная особенность, о чем я писал во Phronesis Krupte, - формирование локальных пространств проблематизации. Среди них сильно выделяется политический - он наследует модерну и имитирует его для турбо-невротиков, которые не могут жить без внимания абстрактного папочки. Их субъектность формируется все теми же великими вопросами, но в их текущем мизерабельном состоянии.
К середине 20 века главный - трудовой - вопрос разрешился сам собой. Трогать национальный в контексте больших народов стало неприличным. Соответственно, единственным содержанием массовой политики стал секс, а точнее - разговоры о нем. Это очень просто увидеть: достаточно почитать буквально любую политическую дискуссию в интернете. Даже если она начинается с трудового или национального вопроса, в итоге обязательно придет к половому. Большинство же обсуждений изначально посвящены темам патриархата, гомосексуализма, абортов, радикального феминизма, межнациональных браков, куколдов, трансов, женских прав, секспросвета, допустимости порнографии, войны полов и т.п.
В статье про душных бумеров я писал, что модерновое соотнесение себя с абстрактными общностями типа нации и класса сменилось соотнесением с гипостазированными идеологиями, которые превратились в медийных персонажей, отыгрывающими роли на сцене истории. Тогда я условно разделил их на две, доставшиеся в наследство от 19 века, группы: левую и правую. Теперь пришло время уточнить если не их содержание (его, по сути, нет), то стиль. Главное отличие первых от вторых - отношение не к труду (капитализм/социализм) и нации (национализм/интернационализм), а к полу. Течения политфандома полностью определяются тем, какой ответ дают на половой вопрос. Он же является единственным реальным содержанием их программ, проектов и риторик.
Давайте обозначим современный политический диспозитив как борьбу и единство ЛГБТ и БДСМ. Первые - это условно левые, а вторые - условно правые. Одни обсуждают в интернете свои фантазии о 1000 полов, вторые - о босых женщинах без образования на кухнях. Тут важно понимать, что ЛГБТ и БДСМ — это не сексуальные, а именно политические ориентации. Они не имеют отношения к половым практикам, только к обсуждениям на публичных площадках.
Половой вопрос оказался идеальным для политфандома, в который превратилась массовая политика. Его пространство проблематизации затягивает невротиков с головой, но обрубает возможности для мобилизации. Дело в том, что он слишком личный, что препятствует созданию дееспособных организаций. Собрать получается только половых маргиналов, которых мало, и которые сходу начинают выяснять, кто из них более прав. Политическое единство постоянно разваливается, что и нужно глобальному менеджменту, ведь цель - не мобилизовать людей, а затруднить возможность мобилизации.
Однако у этой технологии есть проблема, ведущая к ее саморазрушению. У массовой политики осталась только одна ручка, через которую ее можно настраивать. Это неизбежно приводит к тому, что ее начинают устанавливать во все более радикальные положения - все другие уже давно затасканы и неспособны вызвать живой интерес аудитории. Отсюда все это половое безумие в современных СМИ: что слева, что справа. Если 100 лет назад обсуждали женщин в штанах, то теперь - смену пола детям и принятие законов о женском рабстве. Пока политфандом будут накачивать престижем, эскалация продолжится, но она конечна, рано или поздно темы иссякнут. Вместе с ними кончится массовая политика.
Погружение в половой политфандом не так безобидно для его членов, как может показаться. Его базовое положение было сформулировано Симоной де Бовуар: “Личное это политическое”. Если изначально имелась в виду политизация личных отношений, то сейчас все пришло к восприятию медийной повестки как части приватхазе. Массовая политика - это бесконечное ток-шоу про отношения. Она переживается как бразильский сериал советской пенсионеркой или шоу Опры - американской. Это объясняет вездесущие вайбы поп-психологии. Между Максимом Шевченко и Вероникой Степановой нет никакой содержательной разницы, более того, их обоих можно отнести к БДСМ части спектра. Политфандом - это глобальная программа психологической помощи населению, выпадающему из исчезающего пространства труда. Проблема в том, что лечение хуже болезни.
Половой вопрос отнимает у людей один из немногих оставшихся источников творческого преобразования, который был присущ им имманентно - базовые амплуа мужчины и женщины. Членов политфанодма нельзя назвать даже пролетариями в античном смысле слова - людьми, у которых нет ничего, кроме половых органов, ведь ЛГБТ и БДСМ - это не про органы, а про бесконечные разговоры по их поводу. Можно ли забрать секс у государств? Тут не обойтись без театрализации. Но об этом после того, как разберемся, что переход от модерна к контркультуре реально, а не риторически, сделал с нашими телами.